Неточные совпадения
Все это обнаруживало нечто таинственное, и
хотя никто не
спросил себя, какое
кому дело до того, что градоначальник спит на леднике, а не в обыкновенной спальной, но всякий тревожился.
— Никогда не
спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый человек; а нынче поеду в клуб и, может быть, выйду нищим. Ведь
кто со мной садится — тоже
хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
Контора была от него с четверть версты. Она только что переехала на новую квартиру, в новый дом, в четвертый этаж. На прежней квартире он был когда-то мельком, но очень давно. Войдя под ворота, он увидел направо лестницу, по которой сходил мужик с книжкой в руках; «дворник, значит; значит, тут и есть контора», и он стал подниматься наверх наугад.
Спрашивать ни у
кого ни об чем не
хотел.
А
кем из них я дорожу?
Хочу — люблю,
хочу — скажу.
Молчалин! будто я себя не принуждала?
Вошли вы, слова не сказала,
При них не смела я дохнуть,
У вас
спросить, на вас взглянуть.
«Это о
ком она?» — подумал Самгин и
хотел спросить, но не успел, — вытирая полотенцем чашку, женщина отломила ручку ее и, бросив в медную полоскательницу, продолжала...
Клим
спросил еще стакан чаю, пить ему не хотелось, но он
хотел знать,
кого дожидается эта дама? Подняв вуаль на лоб, она писала что-то в маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
«Но
кто же тогда?» —
хотел спросить Самгин и не успел, — Кутузов, наклонясь к Спивак, говорил с усмешкой...
Доживая последние дни в Париже, он с утра ходил и ездил по городу, по окрестностям, к ночи возвращался в отель, отдыхал, а после десяти часов являлась Бланш и между делом, во время пауз,
спрашивала его:
кто он, женат или холост, что такое Россия,
спросила — почему там революция, чего
хотят революционеры.
— Что случилось?
Кто это? — тревожным шепотом
спросила она. — Ах, помню, это певец, которым восхищалась Любаша.
Хочет есть? Иди, я сейчас!
— Вы, товарищ Петр, скажите этому курносому, чтоб он зря не любопытствовал, не
спрашивал бы:
кто, откуда и чей таков? Что он — в поминанье о здравии записать всех вас
хочет? До приятнейшего свидания!
— Можно, Иван Матвеевич: вот вам живое доказательство — я!
Кто же я? Что я такое? Подите
спросите у Захара, и он скажет вам: «Барин!» Да, я барин и делать ничего не умею! Делайте вы, если знаете, и помогите, если можете, а за труд возьмите себе, что
хотите, — на то и наука!
— Ничего. Вышла дорога, потом какая-то толпа, и везде блондин, везде… Я вся покраснела, когда она при Кате вдруг сказала, что обо мне думает бубновый король. Когда она
хотела говорить, о
ком я думаю, я смешала карты и убежала. Ты думаешь обо мне? — вдруг
спросила она.
—
Спрашивала —
кто он такой и какой на нем чин? «Это, говорит, в нашем обществе рассказывать совсем лишнее и не принято; называйте меня Иван Иваныч, а чин на мне из четырнадцати овчин, — какую
захочу, ту вверх шерстью и выворочу».
—
Кто навязывал:
спроси ее? Если б они у меня были запуганные или забитые, какие-нибудь несчастные, а ты видишь, что они живут у меня, как птички, делают, что
хотят…
— О, вернулся еще вчера, я сейчас у него была… Я именно и пришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я
хотела вас попросить, ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех знаете, нельзя ли узнать хоть в бумагах его, потому что непременно теперь от него остались бумаги, так к
кому ж они теперь от него пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Я вашего совета прибежала
спросить.
Я взбежал на лестницу и — на лестнице, перед дверью, весь мой страх пропал. «Ну пускай, — думал я, — поскорей бы только!» Кухарка отворила и с гнусной своей флегмой прогнусила, что Татьяны Павловны нет. «А нет ли другого
кого, не ждет ли
кто Татьяну Павловну?» —
хотел было я
спросить, но не
спросил: «лучше сам увижу», и, пробормотав кухарке, что я подожду, сбросил шубу и отворил дверь…
«А если я опоздаю в город, — еще холоднее сказал я, — да меня
спросят, отчего я опоздал, а я скажу, оттого, мол, что у тебя лошадей не было…»
Хотя казак не знал,
кто меня
спросит в городе и зачем, я сам тоже не знал, но, однако ж, это подействовало.
Да у
кого они переняли? —
хотел было я
спросить, но вспомнил, что есть у
кого перенять: они просвещение заимствуют из Китая, а там, на базаре, я видел непроходимую кучу народа, толпившегося около другой кучи сидевших на полу игроков, которые кидали, помнится, кости.
На другой день, 5-го января, рано утром, приехали переводчики
спросить о числе гостей, и когда сказали, что будет немного, они просили пригласить побольше, по крайней мере хоть всех старших офицеров. Они сказали, что настоящий, торжественный прием назначен именно в этот день и что будет большой обед. Как нейти на большой обед? Многие,
кто не
хотел ехать, поехали.
— Да с
кем, с
кем? — воскликнула Lise, — мама, вы, верно,
хотите умертвить меня. Я вас
спрашиваю — вы мне не отвечаете.
С татарина поганого
кто же станет
спрашивать, Григорий Васильевич,
хотя бы и в небесах, за то, что он не христианином родился, и
кто же станет его за это наказывать, рассуждая, что с одного вола двух шкур не дерут.
Этот вопрос о пакете Фетюкович со своей стороны тоже предлагал всем,
кого мог об этом
спросить из свидетелей, с такою же настойчивостью, как и прокурор свой вопрос о разделе имения, и ото всех тоже получал лишь один ответ, что пакета никто не видал,
хотя очень многие о нем слышали.
Чтобы мясо не испортилось, я выпотрошил кабана и
хотел было уже идти на бивак за людьми, но опять услышал шорох в лесу. Это оказался Дерсу. Он пришел на мои выстрелы. Я очень удивился, когда он
спросил меня,
кого я убил. Я мог и промахнуться.
— Да, мой друг, это правда: не следует так
спрашивать. Это дурно. Я стану
спрашивать только тогда, когда в самом деле не знаю, что ты
хочешь сказать. А ты
хотела сказать, что ни у
кого не следует целовать руки.
Староста обратился к толпе,
спрашивая,
кто говорил? но все молчали; вскоре в задних рядах поднялся ропот, стал усиливаться и в одну минуту превратился в ужаснейшие вопли. Исправник понизил голос и
хотел было их уговаривать. «Да что на него смотреть, — закричали дворовые, — ребята! долой их!» — и вся толпа двинулась. Шабашкин и другие члены поспешно бросились в сени и заперли за собою дверь.
Прекрасная Елена,
Хочу спросить у вас, у женщин, лучше
Известны вам сердечные дела:
Ужли совсем не стало той отваги
В сердцах мужчин, не стало тех речей,
Пленительно-лукавых, смелых взоров,
Которыми неотразимо верно,
Бывало, мы девиц и жен прельщали?
Прекрасная Елена, укажи,
Кого избрать из юных берендеев,
Способного свершить желанный подвиг?
Кто-то посоветовал ему послать за священником, он не
хотел и говорил Кало, что жизни за гробом быть не может, что он настолько знает анатомию. Часу в двенадцатом вечера он
спросил штаб-лекаря по-немецки, который час, потом, сказавши: «Вот и Новый год, поздравляю вас», — умер.
И что же они подвергнули суду всех голосов при современном состоянии общества? Вопрос о существовании республики. Они
хотели ее убить народом, сделать из нее пустое слово, потому что они не любили ее.
Кто уважает истину — пойдет ли тот
спрашивать мнение встречного-поперечного? Что, если б Колумб или Коперник пустили Америку и движение земли на голоса?
А тут мучительное беспокойство — родится ли он живым или нет? Столько несчастных случаев. Доктор улыбается на вопросы — «он ничего не смыслит или не
хочет говорить»; от посторонних все еще скрыто; не у
кого спросить — да и совестно.
— Вы
спросите,
кому здесь не хорошо-то? Корм здесь вольный, раза четыре в день едят. А
захочешь еще поесть — ешь, сделай милость! Опять и свобода дана. Я еще когда встал; и лошадей успел убрать, и в город с Акимом, здешним кучером, сходил, все закоулки обегал. Большой здесь город, народу на базаре, барок на реке — страсть! Аким-то, признаться, мне рюмочку в трактире поднес, потому у тетеньки насчет этого строго.
— Цирульники, а республики
хотят. И что такое республика?
Спроси их, — они и сами хорошенько не скажут. Так, руки зудят. Соберутся в кучу и галдят. Точь-в-точь у нас на станции ямщики, как жеребий кидать начнут,
кому ехать. Ну, слыханное ли дело без начальства жить!
— Хорошо тогда жилось, весело. Всего, всего вдоволь было, только птичьего молока недоставало. Чай пили,
кто как
хотел: и с ромом, и с лимоном, и со сливками. Только, бывало, наливаешь да
спрашиваешь: вы с чем? вы с чем? с лимоном? с ромом? И вдруг точно сорвалось… Даже попотчевать дорогого гостя нечем!
Вскоре после отъезда П. С. с нас и с поляков отбирали показания: где семейство находится и из
кого состоит. Разумеется, я отвечал, что семейство мое состоит из сестер и братьев, которые живут в Петербурге, а сам холост. По-моему, нечего бы
спрашивать, если думают возвратить допотопных.Стоит взглянуть на адреса писем, которые XXX лет идут через III отделение. Все-таки видно, что чего-то
хотят, хоть
хотят не очень нетерпеливо…
Поводом к этой переписке, без сомнения, было перехваченное на почте письмо Пушкина, но
кому именно писанное — мне неизвестно;
хотя об этом письме Нессельроде и не упоминает, а просто пишет, что по дошедшим до императора сведениям о поведении и образе жизни Пушкина в Одессе его величество находит, что пребывание в этом шумном городе для молодого человека во многих отношениях вредно, и потому поручает
спросить его мнение на этот счет.
Я
спросил дежурного чиновника: «
Кто это такой?» Он говорит: «Это единоверческий священник!» Губернатор, как вышел, так сейчас же подошел к нему, и он при мне же стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам… и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, — так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное
хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и стал с ним потихоньку разговаривать.
— Вот это ты дельное слово сказал. Не
спросят — это так. И ни тебя, ни меня, никого не
спросят, сами всё, как следует, сделают! А почему тебя не
спросят, не
хочешь ли знать? А потому, барин, что уши выше лба не растут, а у
кого ненароком и вырастут сверх меры — подрезать маленечко можно!
— Скажи, пожалуйста, на чем же ты
хочешь кончить? покупатели есть? — таинственно
спросила она, причем даже по сторонам огляделась, как бы желая удостовериться, не подслушивает ли
кто.
Я удвоил шаги и поспел домой перед самым обедом. Отец уже сидел переодетый, вымытый и свежий, возле матушкиного кресла и читал ей своим ровным и звучным голосом фельетон «Journal des Débats»; [Дословно: «Дневник прений» (фр.).] но матушка слушала его без внимания и, увидавши меня,
спросила, где я пропадал целый день, и прибавила, что не любит, когда таскаются бог знает где и бог знает с
кем. «Да я гулял один», —
хотел было я ответить, но посмотрел на отца и почему-то промолчал.
— Убирайся к черту! — визгливо закричал на него Ромашов. — Убирайся, убирайся и не смей заходить ко мне в комнату. И
кто бы ни
спрашивал — меня нет дома.
Хотя бы сам государь император пришел.
— С ним не опасно. Это святой человек.
Спросите у
кого хотите.
Когда кто-нибудь говорит, что он был на 4-м бастионе, он говорит это с особенным удовольствием и гордостью; когда
кто говорит: «я иду на 4-й бастион», непременно заметно в нем маленькое волнение или слишком большое равнодушие; когда
хотят подшутить над кем-нибудь, говорят: «тебя бы поставить на 4-й бастион»; когда встречают носилки и
спрашивают: «откуда?» большей частью отвечают: «с 4-го бастиона».
— Я
хотела только уехать от благодарности.
Кто меня благодарит — удовольствие мое портит. Ведь я не для него это сделала, а для себя. Как же он смеет меня благодарить? Я не расслышала, о чем вы меня
спрашивали.
— Вы
спрашиваете — не дурна ли? А я
хотел бы узнать,
кто и где видел подобную совершенную красоту?
— Господа,
кто хочет чаю? —
спросила Вера Николаевна.
Я вам, разумеется, только экстракт разговора передаю, но ведь мысль-то понятна;
кого ни
спроси, всем одна мысль приходит,
хотя бы прежде никому и в голову не входила: «Да, говорят, помешан; очень умен, но, может быть, и помешан».
Вскоре вышли из дворца два стольника и сказали Серебряному, что царь видел его из окна и
хочет знать,
кто он таков? Передав царю имя князя, стольники опять возвратились и сказали, что царь-де
спрашивает тебя о здоровье и велел-де тебе сегодня быть у его царского стола.
— Капитал, мой друг, и по закону к перемещению допускается. Потому это вещь наживная: вчера он был, сегодня — нет его. И никто в нем отчета не может
спрашивать —
кому хочу, тому и отдаю.
Его все ругали — капитан, машинист, боцман — все,
кому не лень, и было странно: почему его не рассчитают? Кочегары относились к нему заметно лучше других людей,
хотя и высмеивали за болтовню, за игру в карты. Я
спрашивал их...
Если уже Осипа
спрашивали,
кого он
хочет в президенты, то что там наделают другие, получше Осипа!..
— Малаги
захотел! — проворчал он чуть не вслух. — И вина-то такого
спросил, что никто не пьет! Ну,
кто теперь пьет малагу, кроме такого же, как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые! Ну, я-то чего тут стою? чего я-то тут жду?